Отрывок из Главы 3. И война действительно закончилась. И всем казалось что все человечество стало одной семьей.Уцелевшие люди, как будто забыли ужасы предвоенных лет, забравших в могилу столько невинных людей, новые могилы, новые потери оттеснили старые. Каждая семья ждала возвращения пленных и угнанных в Германию. Никто не знал кто жив, а кто погиб. Ждали демобилизованных: отцов, братьев, сыновей, мужей. Ждали партизан, узников гетто и концлагерей. Всем хотелось забыть горе и начать, как тогда говорили, строить новую, светлую жизнь. Ведь война закончилась! И снова зашушукали, зашептали соседи: пленные то, наголодавшиеся, замученные, чудом уцелевшие из немецких лагерей прямым этапом идут в Советские тюрьмы и концлагеря. Сталин объявил, что все они изменники Родины.

Не видать нам больше наших родных и близких. И опять у меня все перепуталось в моей бедной детской голове:--где же правда? Где она? И как понять этот страшный взрослый мир? Кто друг, а кто предатель? Радость в доме: отец живой, правда тяжело израненный, в госпитале, но все же живой. И бабушка вернулась из тюрьмы. И нет больше у бабушки ни здоровья ни иллюзий. И годы отданные ею революции, кажутся ей напрасно прожитыми. Ее вызвали в местком партии, извенились за причиненное ей зло, и реабилитировали и вернули ей партийный билет. И бабуня положила на стол, покрытый зеленым сукном, партийный билет, и сказала, что отказывается от того во что больше не верит. И по бабушке проехал бульдозер Советской власти. Другой стала бабушка. Высокая красивая брюнетка с синими глазами, какой она была до ареста, превратилась в глубокую старуху. А было ей в ту пору всего пятьдесят лет. И вот пришла весна, умытая, пахучая, какая наверно бывает только на Украине. Еще лежит в прогалинах чистый снег, солнце еще не греет, а ручейки уже весело журчат и распускается пушистая верба. Почки липовых деревьев набухают и заполняют воздух душистым ароматом от которого сладко кружится голова. Птицы греясь на солнце щебечут неумолкая. На перекрестках улиц уже продаются подснежники и душистые нежные цветы ландыша. Весна в моих краях Украины длится три месяца. Природа синеет и зеленеет, заливается птичьими голосами и ждет первого грома. И вот он, первый гром чарующе преображает весну в лето. Дали нам за городом шесть сотых земли для огорода. И стали мы с бабушкой работать в поле на опушке соснового леса. Прекрасно на Украине летом. Соловьи поют в садах вишневых. Поля раскинулись зеленые и сочные. В лесу сквозь сосны пробиваются теплые, солнечные лучи, в которых резвятся стрекозы. Как у Шевченко--"Рай, тай годі! Верба сміється, свято скрізь" Вот только бы немного счастья этому краю, познавшему так много горя, и нам с бабуней, работающими в поле. А в голове роятся мысли: почему так много зла в людях на такой райской земле? Когда так прекрасна природа откуда на ней рождаются злые люди и их ужасные поступки. Что нам делать на этом свете? Для чего мы здесь? А может быть зло существует потому, что люди не замечают красоты природы окружаущей нас? Может быть погоня за синей птицей житейских, меркантильных успехов, привилегий, денег, власти над людьми мешает людям быть счастливыми и добрыми. И тут разрозилась гроза, с которой я начала эту книгу. И тут в первый раз я запела. И тут я поняла для чего я появилась на свет. И тут бабушка моя сказала, так удивившую меня фразу про Бога. Бабуня про Бога? Бабуня, для которой Богом была революция и ее вождь Ленин? Ясно, что что-то изменилось в этом мире. Ясно, что что-то в нем было ошибочно и горько. Но что?

Отрывок из Главы 15. Снег бил в лицо. Слезы замерзали на моих щеках. На душе моей было пусто, как на московских улицах в этот поздний час. Я вернулась в свою комнатушку. Хозяйка у которой я снимала угол уже спала, а на общей кухне сидел пьяный сосед и приглашал меня выпить с ним рюмку водки и спеть с ним Стеньку Разина. В этой коммунальной квартире жило еще пять семей, а кухня и туалет и ванная были общими. Когда я поселилась здесь, соседи, из зависти, что моя хозяйка зарабатывает немного денег от меня, пакостили ей на кухне: в чай насыпали соль, а в суп--сахар. Они всегда кричали, что моя очередь мыть туалет и ванную. И я все делала ни с кем не споря: мне негде было больше жить. Мой сосед напивался довольно часто и начинал буянить. Его жена пряталась у нас в комнате, а все жильцы запирали двери. А он стучал во все двери и кричал, что все хамы, что он не дозволит издеваться над интеллигентной жиличкой из Большого театра. Она талант, выкрикивал он, а вы кто? Работяги смердючи! И она, Ренаточка, вместо того, чтоб перестрелять вас всех разом и по одному, после всех ваших подлых штучек еще усмехается вам, паразитам, и говорит--"Здравствуйте!"

И меня срамите, сволочи! Ведь она подумает, что я тоже такая же мразь, как вы хамы! А я не такой, потому что я читал и Достоевского и Толстого! А вот ты, Сидорова, читала Достоевского "Братья Карамазовы"? Н-е-е-т, потому что ты дуреха и хамка. Ну, что позамыкались, выходите в коридор, покажите свои копченые глаза! Я вам... И он бушевал до тех пор, пока я не выходила и не говорила, что я ни на кого не сержусь.Он успокаевался, извенялся за всех и за себя, говорил, что у меня ангельский характер и просил спеть с ним Стеньку Разина. И в тот вечер, прийдя домой от министра культуры РСФСР, я согласилась таки выпить с ним на кухне рюмку водки под соленый огурец и спеть Стеньку Разина. Мы сидели на кухне, лили слезы, не то от водки, не то от горького лука с черным хлебом, не то от горя, и пели: Волга, Волга, мать родная, Волга матушка река, не видала ль ты подарка от донского козака. И этот огромный мужик, с надутыми жилами на руках от непосильной работы, с порезаным морщинами лицом и низким хрипловатым басом, смотрел на меня голубыми как Волга глазами, совершенно детскими и чистыми. И душа его светилась от любви к этой песне. И я подумала, что любовь к искусству объединяет всех. А проснувшись утром на своей кушетке со страшной головной болью и ужасным насморком,я чувствовала себя абсолютно несчастной.

Отрывок из Главы 17. И я преобрела весь мир. Я выиграла все три тура конкурса и из 160 певцов меня одну взяли в Большой театр. Я уже спела Керубино в "Свадьбе Фигаро" с Кибкало, Зибеля в в опере "Фауст" с Огневцевым и Лисицианом. Меня включили в расписание ежедневных репетиций и назначили на ввод в красивейшую оперу-сказку Римского-Корсакова "Царь Салтан" на контральтовую партию Бабарихи. Но самой большой радостью для меня было то, что меня назначили на партию Шарлоты в опере "Вертер". Режисером-постановщиком этой оперы был великолепный певец и актер, легендарный Сергей Яковлевич Лемешев. И с трепетом и нетерпением я ждала с ним репетиций по вводу в его спектакль. Через месяц я была готова к сдаче этих партий дирижеру. Дирижером этих опер был Марк Эрмлер, которого я знала еще по Ленинградской консерватории. На репетицию же с оркестром дали всего один час на две оперы ("Царь Салтан" и "Вертер"). Эрмлер узнав об этом пошел в дирекцию протестовать. Певица не может петь в одной репетиции партию контральто и тут же почти сопрановую партию Шарлотты. Вы хотите разрушить ее голос? --возмущался он. Бабак нужно дать отдельно оркестровую репетицию для партии Шарлотты, одного часа мало. И репетиции отложили на неопределенное время. И я ясно увидела, что заместитель директора Анастасьев, этот распутный ловелас, держит свое слово. Меня стали использовать на незначительных выходах, в таких ролях как гувернантка в "Пиковой даме" или сенная девка в "Царской невесте" где вообще нужно спеть одну фразу:" Боярыня, царевна пробудилась". И я уже ненавидела и боярыню и царевну, и себя. Администрация, как будто забыла о моем существовании. Меня стала охватывать паника. А театр продолжал жить своей жизнью. В Москве ждали гастролей оперной труппы театра "Ла-Скала" из Милана. Большой театр усиленно готовился к ответным гастролям, репетировали спектакли, которые должны были везти в Италию. Я была занята во всех этих спектаклях, а в "Пиковой даме" пела даже две партии--графиню и гувернантку. По всем законам логики,--сказал зав. оперой,--вы будите включены в эти гастроли. Но не тут-то было, на роль гувернантки срочно вводилась Образцова, которую, как все говорили, по настоянию Вишневской, недавно, всетаки взяли в театр. Вишневская в ту пору, так сказать полностью командовала театром. И я поняла что Италии мне не видеть. Все эти люди имели очень сильные связи на верхах: в Министерстве, в правительстве, в КГБ. Моим же оружием были только мой голос, терпение и труд. К тому же я так и не научилась идти на компромисы со своей совестью. Культурный обмен с Италией все возрастал и на афишах Большого театра появилось имя итальянского тенора, (не помню уже его фамилию) приглашенного петь Радамеса в "Аиде". Все мы с нетерпением ждали этого события. Утром в день спектакля Аиды меня срочно вызвали к директору Чулаки. Влетев в кабинет, я увидела на его столе список партий, петых мною в спектаклях других театров.--Садитесь,--сказал он.--Рената, я абсолютно убежден в вашей профессиональности и прошу вас сегодня выручить театр. --Вы должны сегодня вечером спеть Амнерис вместо Архиповой. Она внезапно заболела. Я совершенно заледенела. --Сегодня вечером? Это даже не риск, это сумасшествие! Заикаясь на каждом слове, я объяснила ему, что не пела Амнерис уже больше восьми месяцев. Я никогда не видела постановки Аиды в Большом театре. Я даже не знаю, кто дирижирует этой оперой.--Через пятнадцать минут вы все это увидите и услышите,--спокойно сказал Чулаки. --Я верю в вас, вы верите в себя. Идите на репетицию. Потом вас отвезут домой, а вечером вы будете петь с этим итальянским тенором. Желаю вам успеха. Я шла по коридору, стараясь собраться с мыслями. Я знала, что если я провалюсь, Анастасьев сделает все, чтобы уволить меня из театра. Я мучительно старалась вспомнить слова роли. Дирижер был холоден, как лед. --Давайте посмотрим, что вы знаете,--сказал он. Но после первой сцены он попросил меня петь в полголоса, чтобы сохранить силы на спектакль. В конце репетиции дирижер сказал мне, чтобы я была очень внимательна, так как гастролер будет петь по итальянски, и это меня может сбить. --Голубчик, думала я, для меня все в этом спектакле будут гастролеры, ведь я не репетировала ни с солистами, ни с хором, ни с оркестром. И я понятия не имела, как будет на сцене--кто куда и откуда движется. Ведь я никогда не видела этого спектакля в Большом театре! За кулисами на меня набросились друзья тенор Тимченко и дирижер Эрмлер. Они кричали, что надо быть последней идиоткой чтобы пойти на такой ужасный риск--петь без подготовки ответственнейшую и труднейшую партию Амнерис!

Да еще без репетиций! Да еще на сцене Большого театра! Да еще в таком опасном спектакле с заезжим светилом! Ты подумай только, если ты провалишся тебя сразу же выгонят! И даже если ты споешь хорошо, ты сразу же наживешь себе кучу врагов, которые не простят тебе этого неожиданного и мгновенного успеха. И действительно, за всю историю Большого театра такого случая еще не было! Певец выходит на сцену после месячной подготовки с пианистом, хорошо знающим все темпы дирижера, ведущего спектакль. После этого партия сдается дирижеру, который решает, готов ли ты перейти к спевкам со всем составом певцов, занятых в спектакле. После трех, четырех спевок начинаются репетиции солистов с режисером, затем общие репетиции солистов, хора, балета и миманса. Потом две-три "сидячие" репетиции с оркестром. И только после этого проиходят две оркестровые "ходячие", когда артисты действуют на сцене так, как это будет происходить в самом спектакле. Затем идет общая генеральная репетиция в гриме и костюмах на публике (по пригласительным билетам). И вот после этого ты поешь спектакль в Большом театре. Таков порядок. Исключение составляет ввод исполнителя в готовый спектакль, уже идущий на сцене. В этом случае все происходит в том же порядке, за исключением того, что ты поешь две, а не три оркестровые репитиции (а иногда и одну), в зависимости от трудности музыкального материала. Все эти аргументы приводили мне коллеги, а я думала про Анастасьева. Ведь он поклялся, проклятый, похотливый, растленный ловелас, что никогда не допустит меня ни к одной большой роли, где я могла бы показать все свои вокальные и сценические возможности. И он своего добьется. Он будет мстить мне всю жизнь. А это мой первый и может быть последний шанс. Вот что я думала. А им сказала:--Я иду ва-банк, господа! Дома, стараясь отдохнуть перед спектаклем, я вспомнила как на последнем курсе консерватории увлеклась "Аидой", как я перечитала все книги о древнем Египтею Я читала беллетристов и архиологов, поэтов и историков. Знакомилась с культурой и рилигией того времени. Меня интриговали жрецы,державшие в своих руках науку, фараон Аменхотеп, подаривший человечеству представление о едином боге, то есть поднявшем цивилизацию на новую интеллектуальную ступень.

Все это будило и без того буйную мою фантазию. Кто были жрецы? Почему эти высокие белокожие люди с удлиненными лицами так отличались от смуглых, восточных египтян? Откуда они знали о строительстве пирамид? Почему они были столь блестящими математиками и астрономами? Жрецы были похожи на людей с другой планетыю И не выбрал ли Моисея и его народ мудрый жрец, и не отдал ли он им своего свергнутого и гонимого Бога, чтобы сохранить для будущего человечества философию нравственности и гуманизма? Египетская экзотика. Климат, цветущие оазисы и пирамиды в пустыне. Мистическая красота мальчика-фараона Тутанхамона и ослепительной Нефертити. Моды, яркая косметика. Я хорошо знала Древний Египет и уплывала по дороге памяти в космические дали, забравшие к себе народ, носивний имя египтян. Раздался звонок. Я сидела на кушетке в своей комуналке. Шафер сказал, что заедет за мной в шесть вечера и отвезет в театр. За кулисами была суматоха. Гримеры, кастюмеры, пианист, режиссер--все уже меня ждали. В глазах их я читала уважение и даже восхищение. И меня бросились "украшать", одевать, гримировать. Режиссер рассказывал,где, как, когда и почему я должна делать то или иное на сцене. Костюмеры одевали на меня великолепные костюмы, сделанные когда-то для Обуховой. Меня превращали в Нефертити. И вот уже из зеркала смотрела на меня зеленоглазая красавица с черными, под воронье крыло волосами. И плечи мои были персиковые, и изумрудный плащ низвергался с них, как мерцающая туманность, и голову мою украшала золотая диадема в форме змеи--знак власти фараонов, и в руках моих были цветы лотоса.

И все расступились передо мной, потому что надо было выходить на сцену. Но это уже была не я: египетская принцесса, с ее страстями, любовью и трагедией шла в храм. И не разделяли нас четыре тысячи лет, и не было страха в душе моей. Я была в другом измерении, в той жизни, в том состоянии, куда ни Анастасьев, ни "Стенька Разин", ни кухонный чад моей коммунальной квартиры, никто не имел доступа. Никто не мог у меня отнять, никто не мог мне помешать прожить эту прекрасную жизнь, минуту, мгновение! Это было мое сегодня! И вошла в храм с изображениями богов, расписанных на стенах. И на огромную площадь, куда с победой возвращается Радамес. И была сцена судилища: я спускаюсь по огромной лестнице, почти с неба, и сфинксы освещают факелами мой путь. И я молю и проклинаю богов и их жрецов. Я не знаю пела ли я. Голос как бы заполнил все мое существо. Моя душа ликовала, я жила! И только крики "браво" и гром аплодисментов вернул меня к реальности. Это закончилась сцена судилища. Ах, зрители, какой сладкий яд в ваших аплодисментах, как стоят они в ушах артистов, сколько подвигов и подлостей совершаются в храмах искусства за возможность получить ваши аплодисменты и ваши крики "браво"! И когда я возложила цветы лотоса на гробницу Радамеса и ушла за кулисы, там уже стояла вся дирекция, и Чулаки и Анастасьев, и все аплодировали и поздравляли меня с блестящим успехом. А Чулаки сказал, что с сегоднешнего дня я буду поставлена на афишу в число исполнителей Амнерис в Большом театре. Что мне повышают зарплату и ставят на очередь на получение квартиры. Ах, ты Боже мой! Анастасьев с блуждающей улыбкой тоже поздравил меня. Но мне было не до него. Меня тянули на поклон, публика ревела "браво". Артисты поздравляли меня и говорили, что я пела как богиня и затмила гастролера со всем его итальянским прошлым, настоящим и будущим. Я думала, о Боже! я даже не могу припомнить ни какой у него голос, ни как он пел, я даже не знаю какого он был роста,так сконцентрировано было все мое существо на самом главном, на жизни в спектакле. Через несколько дней зав.оперой дал мне список моих ролей на будущий сезон, где стояли партии такие, как Амнерис, Шарлотта, Зибель, Керубино, Ольга, Любаша, и срочно нужно было выучить партию Эболи в "Дон Каплосе". Затем он извенился за то что я к сожалению не еду в Италию, так как Вишневская всетаки засунула на роль гувернантки,(которую я пела)свою протэже-приятельницу Образцову. Но добавил он, что за то летом меня посылают с концертами в Германию с великолепным певцом Лисицианом. И я была счастлива.